Вырубила жизнь человека. Не слепила, а именно вырубила топором. Кто осознал, тот понимает это: мы совсем не гладенькие, кругленькие, пластилиновые, а искаженные, ассиметрично вырубленные! Грубо и не ровно обтёсаны, можно сказать!
Кто-то прячется от зеркал чужих глаз за спиной добродетели. Кто-то скрывает уродство за страшным, адским криком. Кто-то падает на землю и лежит с протянутой рукой, дабы простили ему уродство. Но уродство не спрячешь…
А как тяжело дается осознание себя целиком, со всеми неровностями. И осознание это порой приходит через попытки суицида, может потому, что человек вырезать в себе хочет эту форму, которую жизнь вырубила ему. Откорректировать. Ибо больно страшна форма то получилась!
Все на старте имели беззаботное, доброе, мягкое, светлое существо, которым все вокруг умилялись, ну, или должны были умиляться… Мы то ведь все знаем, видели, помним в себе эту стартовую форму самих себя. Как же так сталось, что форма обрела безобразную форму? Не то, чтобы в зеркало посмотреть на нее, подумать о ней вызывает желание убийства этой же формы. И ни в коем случае никто не поверит в искренность! Разве можно уроду улыбнуться? И выглядывает страшный зверь из наших глаз на улыбки людей и сжимается от страха этой улыбки.
Увидеть свою ничтожность, немощность, уродство- пол дела. Жить…жить с ней- вот что по-настоящему пытка. И с каждым днем искажается лицо вырубленного человека новой страшной формой. Поэтому, лучше не видеть, не знать, не говорить.
А в окне урода пейзаж: серое небе течет. На его фоне - рыжевато-желтые деревья. Тоже текут… Плавно, мягко. Бусинки-птицы красивой полуокружностью летят на этом пейзаже.
Кто-то прячется от зеркал чужих глаз за спиной добродетели. Кто-то скрывает уродство за страшным, адским криком. Кто-то падает на землю и лежит с протянутой рукой, дабы простили ему уродство. Но уродство не спрячешь…
А как тяжело дается осознание себя целиком, со всеми неровностями. И осознание это порой приходит через попытки суицида, может потому, что человек вырезать в себе хочет эту форму, которую жизнь вырубила ему. Откорректировать. Ибо больно страшна форма то получилась!
Все на старте имели беззаботное, доброе, мягкое, светлое существо, которым все вокруг умилялись, ну, или должны были умиляться… Мы то ведь все знаем, видели, помним в себе эту стартовую форму самих себя. Как же так сталось, что форма обрела безобразную форму? Не то, чтобы в зеркало посмотреть на нее, подумать о ней вызывает желание убийства этой же формы. И ни в коем случае никто не поверит в искренность! Разве можно уроду улыбнуться? И выглядывает страшный зверь из наших глаз на улыбки людей и сжимается от страха этой улыбки.
Увидеть свою ничтожность, немощность, уродство- пол дела. Жить…жить с ней- вот что по-настоящему пытка. И с каждым днем искажается лицо вырубленного человека новой страшной формой. Поэтому, лучше не видеть, не знать, не говорить.
А в окне урода пейзаж: серое небе течет. На его фоне - рыжевато-желтые деревья. Тоже текут… Плавно, мягко. Бусинки-птицы красивой полуокружностью летят на этом пейзаже.